Смотреть, но (не) трогать: Роберт Мэпплторп и искусство прикосновения

Что для тебя красота?

Для Роберта — все. От классических форм, античных тел и строгих правил (Мэпплторп, кстати, выходец католической школы) до тела греческого бога, владелица которого — известная бодибилдерша восьмидесятых Лиза Лайон.

Случайно пойманная эмоция античного театра на смазанном вечеринками лице и взгляд девушки, которая влюблена (здесь — Патти Смит) и оттого тревожна — власть над ней в его руках. Красота для Мэпплторпа — это сила. Она есть во всем, но не у каждого. И она всегда живая, ощущаемая, осязаемая.

Говорят, что без Сэма Уэгстаффа, его старшего покровителя, Мэпплторп не стал бы тем художником, которого мы знаем. Но его секрет был в другом — он брал красоту, в том числе свою, смешивал ее со страхом, силой и табу, и находил тех, кому такая красота ближе. И это сработало.

Вера в форму

Прикроватные книги Роберта — фотографии античных статуй, работы Микеланджело и Рафаэля. Для него скульптура — холодная телесная пластика, где нет человеческого тепла. Но те же качества он находит в природе: в растениях, фруктах, животных. Его изображения — не просто академическая фиксация формы, а попытка передать физическое ощущение.

Вкус клубники, холод мрамора, липкость лягушки — за каждым объектом стоит не сюжет, а чувство. Он словно пытается оживить форму, вернуть ей телесность, вытесненную культурой.

Он где-то здесь

Когда Патти узнала о смерти Роберта, в комнате работал телевизор — началась ария “Vissi d’arte”. Она закрыла глаза; пока с ней искусство — он тоже с ней. Так работают и фотографии Мэпплторпа — ему и его героям не нужно быть в кадре, чтобы зафиксировать себя. В кадре должен быть зритель — чтобы их почувствовать.

Внимание к деталям, выбор ракурса и света делают фотографию субъективной, даже если на первый взгляд она кажется документальной.

Это то, о чем ты думаешь

Любимое состояние Мэпплторпа — расщепление. Он обычный — он в трансе. Он божественный — он ведом дьяволом. Сам Роберт говорил: «Церковь привела меня к Богу, а искусство — к дьяволу». В этой дуальности он и жил — между верой и искушением, между сакральным и телесным.

Такую же двойственность он наделяет цветами: есть свободные, есть подаренные, есть редкие, есть доступные. Но одно в них общее — и цветы, и Роберт живые.А жизнь — это жажда, страсть и риск, приятно отдающий внизу живота.

Он ищет ощущение жизни. И потому, глядя на его цветы, мы не видим — мы касаемся.