Ольга Сутулова — о сериале «Цикады», современных подростках и благотворительности

Вы нередко играете на одной площадке со своим мужем, Евгением Стычкиным. Но съемки в сериале «Цикады», кажется, несколько другой опыт для вас обоих. Каково это — сниматься под руководством мужа?

Есть у нас такое понятие, как субординация. Когда мы работаем с Евгением как партнеры (то есть, актеры), ее, в общем, нет. Но режиссер на площадке принимает окончательные решения, разные. И когда Евгений — режиссер, для меня абсолютно понятен расклад сил. Это его площадка, он принимает решения, я с ними согласна.

А как с другими режиссерами? Другая ли там позиция, подход? Или это все-таки понятная механика «актер-режиссер»?

Это всегда по-разному. Последние несколько лет я работаю с теми, с кем мне понятно и приятно работать. Это не значит, что у нас хорошие отношения или мы одинаково мыслим. Возможно, я не разделяю точку зрения режиссера, но понимаю необходимость ей следовать, потому что у человека есть четкий план.

Отчасти это мое осознанное решение, но также отчасти мне везет, потому что я встречаю очень много людей, с которыми мне в этом смысле комфортно, которые точно знают, что они хотят делать. Но бывает по-разному. Бывает, когда люди не знают, что им нужно. И это, конечно, катастрофа.

Можно ли сказать, что в такие моменты, когда есть сомнения, финальный аккорд делает сценарий?

Нет, никакой сценарий не исправит бесконтрольную ситуацию или неспособность принимать решение на площадке. И никакой, даже самый лучший сценарий, не вытянет слабого режиссера.

Спорили ли вы о чем-то на площадке с Евгением? Часто ли вообще такое бывает на съемках?

Я предпочитаю уладить все споры, разногласия и решить вопросы заранее. Во-первых, на площадке нет времени, во-вторых, это просто нечестно. Нужно всегда — с Евгением или с кем угодно — заранее обсудить все, договориться и сказать: «Чувак, мне это не нравится, сможем переделать?». «Нет, не сможем» —  «Сорян, все, пока». Значит, кто-то другой сделает лучше меня. Поэтому здесь тоже нет никаких особенных тонкостей. У нас даже не было никаких споров по сценарию в «Цикадах». Как-то мне очень понравилась Женина точка зрения, понравилась история, которую он хотел рассказать, поэтому было легко воплощать его идеи.

В сериале вы играете маму девочки-подростка (героини Сони Аржаных) — как мне показалось, довольно тревожную, но при этом отходчивую и не такую строгую, как отец. Вам насколько этот образ близок? Как бы вы себя охарактеризовали как маму?

Ну, в данном случае мой образ не имеет никакого отношения к тому, как я себя как маму охарактеризовываю. Что касается конкретно этого персонажа, то ее мягкость и отходчивость — это ее минусы. Мы в этом проекте рассказывали историю про разные виды насилия, и это далеко не всегда физическое насилие или абьюз. Довольно часто это какие-то очень мягкие способы, и в случае моей героини — такое удобное потакание. Удобнее разрешить, чтобы не спорить, удобнее быть подружкой, чем мамой. А надо быть мамой своим детям. То, что мы должны быть друзьями — просто миф. Нет, мы не друзья, мы родители и дети с какими-то теплейшими отношениями, очень доверительными и так далее. Но вот это распространенное «А я своей дочери подружка» — это очень удобная позиция, которая избавляет тебя от огромного количества ответственности по отношению к твоему ребенку, который еще не может самостоятельно решать многие вопросы. Это прослеживается и в моей героине — она мягкая, в этом ее беда. Она снимает с себя ответственность, она такой же ребенок.

А она это делает, потому что не может по-другому, или это для нее какая-то выбранная модель поведения по отношению к собственному ребенку?

Это выбранная модель поведения по отношению ко всем. Это инфантилизм, который часто встречается, и в случае конкретного персонажа распространяется на все отношения. Она дружит или пытается дружить и быть какой-то лояльной ко всем окружающим подросткам. Она ведет себя как капризный ребенок, а не как бывшая жена по отношению к своему мужу, и никак не может принять, что он уже совсем другой человек. Это выбранная модель поведения, которая тоже откуда-то взялась, потому что у нее, например, в семье было так принято.

А как вам кажется, насколько «Цикады» раскрывают тему разницы поколений? Насколько она глубоко в сериале затронута?

Я думаю, что здесь речь идет не столько о конкретном поколении детей и родителей, а вообще об их взаимоотношениях в целом. Просто сериал современный, поэтому мы берем ситуации, которые свойственны современным детям. Конечно, в 30-х годах XIX века подростки бунтовали одним образом, а сейчас они делают это иначе и находят другие способы себя покалечить, причем какие-то удивительные просто. Эта история не столько про сегодняшних подростков и родителей, а вообще про то, как легко сломать маленького человека. И про то, что мы все, к сожалению, сами остались инфантильными и незрелыми.

Как вы считаете, вы в школьные годы были трудным подростком?

Думаю, очень. Я не считаю — я знаю, что была очень трудным подростком для своих родителей.

Когда вышли «Эйфория» и «Половое воспитание» — два, наверное, самых культовых сериала о взрослении — многие обсуждали, что у российских школьников все происходит совсем не так. Вы обучались в Англии в том числе. Можете сравнить типичную жизнь условного английского школьника и российского? Может быть, на примере «Цикад» или знакомых, у кого сейчас дети в школе?

Знаете, боюсь, что я не могу сравнить, потому что не вижу в этом смысла. Это как раз к вопросу о том, что наши школьники проводят время как-то по-другому, нежели европейские. Это удобная конструкция — закрывать глаза и делать вид, что у нас иначе – наивная позиция, которая приводит к колоссальным заблуждениям. Все на свете дети одинаково бунтуют в подростковом возрасте. Вопрос только в инструментах, которые у них есть в руках. Если раньше бунтом было, не знаю, не пойти в комсомол и не поступить в высшее учебное заведение, потом – пойти в проститутки и бандиты, то сейчас бунт — покалечить себя, принять что-то, уехать под пальмы. Но смысл всегда одинаковый — отстаивание своих свобод любой ценой. И они имеют на это право.

А вы какими запомнили свои подростковые годы? Спокойными или бунтарскими?

Я ходила в школу в 90-е годы, какие спокойные? Доехать до нее уже было большим счастьем. Время было неспокойное — в Ленинграде особенно. Более того, сейчас, когда мы иногда сравниваем свое детство с московскими друзьями, у меня складывается ощущение, что мы вообще в разных странах жили. Москва каким-то особняком всегда стояла в этом смысле и, наверное, продолжает. В общем, то, что мы выжили, мне кажется, это большое чудо.

Криминал и стереотипы про 90-е, все правда?

Да, конечно, абсолютно. Но у меня были разные школы. Я училась сначала в простой районной школе, где было все: и лютый антисемитизм среди учителей, и бессмысленность происходящего, и гениальная первая учительница. Поэтому меня потом отправили в какую-то очень элитную школу; она славилась хорошим образованием и контингентом, а также всем спектром запрещенных удовольствий и коррупцией. А потом я училась в совершенно замечательной школе в Петродворце. Действительно замечательной, в ней было страшно интересно. В ней работали крутые учителя, классный директор, которая собрала вокруг себя потрясающую команду. И приходили мы в нее именно учиться, а не тупить.

Отличается ли образ трудного подростка в «Цикадах» от трудных подростков времен вашей юности?

Я для себя решила, что нет, не отличается. «Цикады» — это история про некую школу в Москве, в которой учатся такие чуваки, которые живут здесь, внутри Садового или в Крылатском — тоже неплохой район. Это определенные родители, определенный круг интересов, возможностей и так далее. Я думаю, если мы поедем в Норильск снимать сериал про сегодняшних школьников, то там будут другие интересы, наверное. Но по смыслу это будет то же самое. Так что ничем не отличается.

Глубинная составляющая — она одна, которая была и будет?

Я не знаю, насколько будет, но была точно всегда. Мне кажется, что мы совсем недавно увлеклись этим занимательным процессом психоанализа и какого-то исследования своих поступков, своих чувств и вообще исследования того, что мы есть. Просто долгое время мировая культура и идеология убеждали нас в том, что нас нет — есть общество, коллектив, что угодно, но не человек, личность, его чаяния и желания. Я — последняя буква в алфавите, мы же помним это прекрасно, правда? А это не так. Я — то, с чего начинается здоровый мир. Я любимый собой, я прекрасный, я интересный самому себе, я тот, кто готов себя изучать и исследовать — это первая ступень на пути к гуманистическому обществу. Мы совсем недавно увлеклись этой темой, и мне кажется, что нас впереди ждет хорошее будущее. Мне так хочется думать, потому что иначе не очень понятно, зачем просыпаться.

А что вам в современной молодежи нравится? Или, наоборот, раздражает? Например, что все сейчас курят вейпы…

Я курила в подростковом возрасте козью ножку из газеты и табака, который на соседском участке выращивал дед Егор. Ну как-то я выжила. То, что они курят полиэтилен, наверное, хреново, но я вот курю сигареты. Жива пока еще, ничего. Мне кажется, курение — это не самое плохое, что они с собой делают. То, что появилось какое-то лютое количество химозы — это страшно. Ведь это, к сожалению, необратимо влияет на клетки мозга.

Не знаю, может быть, мне как-то везет. Я общаюсь с подростками — встречаю их на съемочной площадке, вижусь со старшими Жениными детьми, их друзьями — и мне нравится их невероятная целеустремленность. Они точно знают, чего хотят, понимают, что для этого нужно делать. Я думаю, у нас море таких — образованных, у которых есть огромное количество инструментов для того, чтобы получать информацию и делать свои независимые выводы. Мне нравится, что они следующим этапом живут – не сегодня, а завтра. Я вот в 20 лет примерно ничего не понимала: чего я хочу, как этого добиться, да и вообще зачем. Думала, что завтра принц приедет на белом коне, и все будет нормально.

Хотелось бы про индустрию поговорить. Как за последний год изменилась киноиндустрия? Есть ли ощутимые изменения? Какие вы сейчас проекты выбираете?

Запускается огромное количество проектов и среди них очень-очень много хороших. И мне везет, что я в них снимаюсь, мне они нравятся. В количестве работы ничего не изменилось. Слава богу, все в порядке.

Ощущается вот это переформатирование из кино в сериалы?

Во-первых, это переформатирование со мной случилось очень давно. Еще когда мы снимали «Содержанок». По-моему, с тех пор я в полном метре снялась первый раз этим летом. Мы все глубоко ушли в эту платформенную индустрию, и я не вижу в этом ничего плохого. Конечно, полный метр будет становиться элитарным; это все-таки сложная история, производство. И в этом мне тоже хочется участвовать.

То есть какие-то изменения, очевидно, есть, но произошли они давно. А в смежных профессиях не хотите себя попробовать? В режиссуре, в продюсировании?

В режиссуре категорически не хочу. Это адский труд, недооцененный с точки зрения финансов. Я просто не смогу. Во-первых, мне скучно. Я не могу 24/7 быть сосредоточенным, упыренным во что-то, а здесь просто другого не будет. Ты рулишь этим кораблем, и у тебя в пятнадцати чатиках в WhatsApp 140 человек, каждый из которых требует помощи и внимания: «Дяденька, дяденька, что нам делать? Дяденька, а вот зелененькая или красненькая?». А ты должен все это помнить, понимать. У тебя в голове этот паззл гигантский все время висит.

Что касается продюсирования, тут другой вопрос, потому что придумывать гораздо интереснее для меня, чем работать на производстве. Поэтому креативное продюсирование, да, я, собственно, этим сейчас и занимаюсь параллельно со съемками.

Вопрос про фонд «Вера». Вы с ним давно сотрудничаете. В какой момент пришла мысль про благотворительность и почему сейчас это продолжает быть важным для вас?

Очень рада, что вы об этом спросили! Это было давно, и фонд тогда уже плотно стоял на ногах. Во главе его была Нюта и говорить о паллиативной помощи было сложно, потому что никто про это слушать не хотел — в головах у людей вот эта ситуация: «Он уже умирает, а мы при чем? Давайте поможем тем, кого еще можно спасти». И поэтому мое чувство справедливости в тот момент было потревожено.

Тогда я для себя вдруг открыла какую-то пронзительную истину, которая прозвучала на одном из сборов фонда в отчете Ингеборги Дапкунайте. Была такая фраза: «Дорогие друзья, у меня для вас есть интересная новость: мы все умрем».

Прям вот сто процентов. И было бы неплохо, если бы в тот момент, когда с нами начнет происходить этот необратимый процесс, мы были максимально защищены. И наша задача как фонда сделать так, чтобы в этой стране уход был максимально не страшный. И мы будем это делать столько, сколько понадобится. С фондом я уже больше 15 лет и вижу, как меняется законодательство, и очень горжусь этим.

Я выбрала для себя «Веру» и много-много лет занимаюсь только ей. И считаю, что вокруг публичного человека, выступающего за разные фонды, создается ощущение, что, в принципе, все равно, кого спасать — сегодня собачек, завтра женщин от домашнего насилия, послезавтра еще кого-то. Начинает казаться, что все это какое-то общее. Поэтому я не сотрудничаю с другими фондами —только если это коллаборация «Веры» с кем-то еще.

Это здорово, правда. А изменилась как-то ситуация с пожертвованиями? Многие НКО в течение прошлого года говорили, что они сильно упали. Что-то выровнялось за последний год или нет?

Потихоньку выравнивается. Как ни странно, частные пожертвования выравниваются. И теперь немножко усложнился способ оплаты, потому что раньше ты просто телефоном коснулся терминала, а сейчас нужно зайти на сайт и оформить подписку, но и это в целом несложно. Просто нужно про это все время везде говорить, из каждого чайника вещать, чтобы не забывали. Есть некая сложность с тем, что у нас были партнерские соглашения с большим количеством крупных компаний, которые нам очень помогали. Сейчас, к сожалению, мы отчасти этого лишены, но не жалуемся и не отказываемся ни от чего.

В чем вы находите спокойствие, мотивацию? Что вам приносит удовольствие, как расслабляетесь?

У меня нет ни одной секунды, я мечтаю что-нибудь вообще сделать для себя, выкроить час своей жизни. С одной стороны, это тяжело и грустно, с другой стороны, появилось что-то другое. У меня есть двое детей, с которыми весело почти всегда. Конечно, бывает сложновато, ведь это отнимает много сил, времени и эмоций, но в этом есть смысл. И вот они — мой горизонт планирования.

Может быть бассейн, зарядка, йога, 10 минут на велотренажере, маска утренняя?

Маска утренняя — нет. Ну, то есть да, она есть утренняя. Но я все время думаю: «Ну, елки-моталки, столько всякой ерунды придумали. Не знаю, в космос люди летают, роботы по Хамовникам ездят. А почему нельзя было придумать вот такую штуку типа душевой кабины?». Ты такой вечером заходишь после работы в нее, встаешь как резиновая кукла, рот открываешь, а она тебе за 30 секунд зубы почистила, сполоснула лицо, умыла, везде тоники нанесла, все масочки сделала, волосы, и ты через 30 секунд оттуда вышел в пижаме и лег спать. Кто-нибудь, просто почистите за меня зубы! (смеется) Почему такую простую вещь не придумать? Хорошая же штука. Все это такая рутина, которая, скорее, мучает меня, а не облегчает жизнь. А облегчает ее мне, наверное, мой замечательный тренер Марина Солошенко — чемпионка всего на свете по беговым лыжам. Мы с ней зимой катаемся на лыжах в Лазутинке, а летом занимаемся там же всяким спортом. Вот это мое время для себя, которое я очень люблю.

Помогает?

Да. Ну, во-первых, полтора часа в лесу, потом там можно еще и поорать, просто убежать куда-нибудь. И так поорать, что просто... супер! (смеется)