Ингеборга Дапкунайте — о современной драме и здоровом образе жизни

Звезда кино, гражданка мира, загадочная и неуловимая, она всегда делает только то, что ей интересно. Накануне премьеры Театра Наций — спектакля «Жанна», где она сыграла главную роль, — актриса рассказала нам, за что она любит современную драму, как ей удается перевоплощаться из проводницы в императрицу и где разыгрывалось любимое представление ее детства.

Есть вещи, которые я не умею, но понимаю, что могла бы научиться и делать их хорошо. А если хочешь что-то делать хорошо, знай, что почти обязательно столкнешься с трудностями. Бывает и без них, но это редко

— Со мной так бывает: по пути к важной цели отвлекусь вдруг на что-то постороннее, но интересное... ну, не знаю, на сломанную вещь какую-нибудь... стану ее чинить и сама не замечу, как с головой в это уйду. Потом спохватываюсь: боже, сколько времени потеряла... зачем?

— Что же вы чините, если не секрет? Ума не приложу. Часы?

— Часы не умею. А унитаз — легко. Боюсь показаться нескромной, но я много чего умею. Шить умею, вязать...

Признаться, представить Ингеборгу за шитьем или со спицами и клубками мне как-то легче, чем на войне с сантехникой.

Но через минуту выясняется, что это не последний сюрприз на сегодня. Любимый спектакль ее детства давали знаете где? В обувной мастерской.

— Это была самая крутая мастерская в Вильнюсе — в старом городе, все ее знали. Заходишь — стойка, как в баре, перед ней высокие стулья, а за ней мастера работают. Забираешься на стул, снимаешь туфли, и у тебя на глазах их чинят. Магическое зрелище, настоящий театр. Помню все до мелочей: как гвоздик под ударами молотка мягко входил в каблук, как нож срезал излишки резины, как гудела шлифовальная машинка... Часами могла смотреть.

— До сих пор заглядываете в эту мастерскую по старой памяти?

— Ее уже нет. Там кафе сейчас.

Люблю профессионалов, люблю им доверять. Это же так круто — довериться тому, кто по-настоящему знает свое дело, и быть уверенным, что в результате все будет «в десятку»

Мы пьем чай, и я расспрашиваю ее про разное, она рассказывает, а между слов и как бы между прочим дразнит загадкой своей волшебной хрупкости, которая одновременно и хрупкость, и наоборот. Воздушная, почти невесомая, Ингеборга доведена природой и собственной волей до запредельного изящества: взмахнет рукой в такт разговору, мелькнет перед твоими глазами утонченное сверх всякой меры запястье — и начинаешь страшиться любого своего неловкого движения. Это правда, но не вся. Есть и другая: Ингеборга при всей ажурности не трогательно бледный цветочек на тонком стебельке, категорически нет. Она стальная леди, да простит меня оттуда за напрасное беспокойство гранд-дама британского консерватизма, которую, кстати, Ингеборга не жалует, осуждая «тэтчеризм» за циничное равнодушие к слабым и отказ от социальных сантиментов. Маргарет Тэтчер умела навязать свою волю другим, а стальная Ингеборга умеет отстоять себя. Подчиниться чужим интересам — это не про нее, даже не пытайтесь.

— У меня такое чувство, Ингеборга, что вы сами себе довольно строгий контролер, спуску не даете.

— Да мне как-то не приходится себя заставлять. Мне же полезные вещи нравятся. Рано вставать, ходить в зал спортом заниматься. Мне это правда нравится.

Я готов поверить в счастливое совпадение пользы и удовольствия, но не сдаюсь:

— А если что-то вредное понравится, как поступите?

— Что вы имеете в виду? Пример приведите.

— Есть же вкусная вредная еда.

Ингеборга хохочет: опять мимо. Отсмеявшись и выдержав паузу, открывает секрет: она к кулинарным изыскам с детства равнодушна, в их семье не делали из еды культа. По вечерам собирались вместе за столом не ужинать, а общаться. Рассказывать и слушать про то, что случилось за день.

— А поскольку семья у нас большая, мне было не до еды — успеть бы свое слово в общий гвалт вставить. Утром перед школой есть не хотелось, это как у всех, а в школе обедала на большой перемене: салат из морковки за три копейки и булочка за семь.

— Недорого. У нас самая дешевая булочка девять копеек стоила.

— Видите, насколько богаче вы жили. А наш Вильнюс — город маленький, скромный. Зато у нас все было вкуснее.

Не поспоришь, да и не хочется. Предупрежу-ка я лучше упреки в излишней благостности уточнением про ее сталь: там не только прочность особая, но и холодок. Ингеборга включает его в крайних случаях и ненадолго, но хватает, чтобы окоченеть: проверено на себе. Недавно я впервые угостился этим холодком, больше не хочу. Дело в том, что наша встреча состоялась со второй попытки: первую я позорно, хоть и неумышленно, провалил. В мой ежедневник непостижимым образом затесалось неправильное время, и Ингеборга, придя в «Жан-Жак» позавтракать-поговорить, меня там не застала и была, разумеется, раздосадована. Обо мне что и говорить — я бы в отчаянии рвал на себе волосы, если бы уже лет десять не был лишен такой возможности. «Лучше бы я улетел в какой-нибудь другой город», — сокрушался надравшийся доктор Лукашин в «Иронии судьбы». «Лучше бы я продинамил кого угодно, только не ее!» — в ужасе вторил я доктору, изо всех сил пытаясь выправить положение. Ингеборга сжалилась, спасибо ей, но холод из мобильника в ответ на мои сбивчивые извинения я запомню надолго. А если кому-нибудь вдруг придет в голову поинтересоваться у меня житейскими уроками актрисы Дапкунайте, мне есть что ответить.

Мне не приходится себя заставлять вести здоровый образ жизни. Рано вставать, ходить в зал спортом заниматься — мне это правда нравится

Ингеборга и точность — это для меня синонимы, такова она, наверное, по природе, но и западный культ профессионального отношения к делу я бы тоже учитывал. Для нее, британки с двадцатилетним стажем, Лондон хоть и не такая близкая родня, как Вильнюс, но не седьмая вода и уж точно не дальше Москвы, которая, к слову, разрешает ей трудиться у себя только по рабочей визе. Иностранка же. К счастью, с визой проблем нет, поэтому Ингеборга сейчас репетирует в театре, в сериале только что сыграла царицу, а в кино — проводницу. Поясняю: в многосерийном историческом «Распутине» она Александра Федоровна, супруга последнего русского царя, в комедии «Скорый «Москва — Россия» — владычица комплектов белья и стаканов с подстаканниками.

— Я моталась между двумя съемочными площадками — и не без приключений. Для проводницы мне приклеивали длинню- щие ногти и однажды перестарались: никак было не отодрать, а у меня завтра «Распутин». Макала пальцы в растворитель до изнеможения...

— Какая вы там проводница?

— А вот увидите.

— Мне тут попались фотографии со съемок «Распутина».

Ну и кудельки у вас там!

— Вы саму Александру Федоровну видели на фото? Ну вот.

Мы ей польстили даже.

Теперь моя очередь хохотать, а Ингеборга лукаво грозит мне пальцем: нехорошо, мол, над святыми смеяться. Осекаюсь и с серьезным лицом довожу до вашего сведения такой вот факт: по непонятной для меня случайности мы с Ингеборгой затеваем разговор под диктофон с какой-то советской трудовой периодичностью: раз в пять лет. Я и раньше невольно сравнивал Ингеборгу здесь-и-сейчас с Ингеборгой из прошлой пятилетки, восхищенно убеждаясь, что разницы никакой. Видимо, этого эффекта ей показалось мало, и сейчас заявляю вам абсолютно всерьез: Ингеборга Дапкунайте молодеет.  

Увидав ее где-нибудь столь юной и сияющей, я легко поверил бы в затяжной роман со спа-салоном или в безмятежную неделю на далеком побережье. Но мы-то в театре после репетиции. И не простой, а с глубоким погружением в нездоровые страсти и мрачноватые обстоятельства. Уверен — все дело в ее способности увлечься до полной заво- роженности, впервые обнаружившей себя в острой форме на сеансах обувной магии в вильнюсской мастерской. Производя на подслеповатых окружающих обманчивое впечатление рассудочной особы, Ингеборга всегда готова зажечься каким-нибудь увлекательным делом. И в момент возгорания в ней автоматически запускается очень правильный механизм: благодаря ему творческая, сколь угодно трудоемкая работа не отнимает у нее силы, а прибавляет их.

Сейчас она именно в такой работе — вместе с режиссером Ильей Ротенбергом прорывается к сердцевине пьесы Ярославы Пулинович «Завтра будет новый день», которая только кажется простецкой. «Новый день» написан в петрушевском каноне: там обыденная, вся в жирных пятнах житейская ткань потихоньку расходится, обнажая подкладку про главное. Про смыслы неладной жизни, сшитой из обид, упреков, предательств, мстительности, женской грубой силы, мужской стыдной слабости. Про то, что люди не такие, какими мы их себе придумываем, про жалкий вид иллюзий и про единственную оправданную надежду — на себя. А еще про то, что мы, как ни странно, все же не безнадежны.

Это первая роль актрисы Дапкунайте, так сказать, на русской сцене. Героиню зовут Жанной (так и спектакль будет называться), премьера в начале марта — примерно за неделю до выхода в свет этого номера журнала. Что сказать вам о Жанне? Ей хорошо за пятьдесят, заметно располневшая, не обожаема и не желанна. Виды видывала, жизнью бита, в бизнесе крутится лет двадцать.

— Знаете, за что я люблю современную драму? Там все очень конкретно. Жанна не из воздуха появилась, она продукт девя- ностых годов. А наши девяностые — это золотая лихорадка: когда здесь все началось (чеховский Фирс сказал бы: «когда дали волю»), у людей появились такие возможности, о которых никто даже не мечтал. 

Что с нами сделалось и что мы сделали с собой? Как Жанна стала такой и как ей жить дальше? Вот что мне интересно. Так что я очень благодарна Жене Миронову, художественному руководителю Театра Наций, за то, что втянул меня в это дело.

Грузная женщина не первой свежести, которая для офисной жизни замуровывает себя в глухой коричневый пиджак, а дома релаксирует в шелковом пеньюаре? На языке вертится дурацкий вопрос, который глупо задавать актрисе, тем более сыгравшей яркое множество не всегда пригожих дам, — в общем, все понимаю, но удержаться не могу:

— Ингеборга, да что у вас может быть общего с этой теткой?

— Не моя, думаете, роль?

И после паузы:

— Вскрытие покажет.

Ума не приложу, как Дапкунайте с Ротенбергом, «вскрывая» Жанну, обойдутся с пеньюаром и излишками веса под ним. Ведь вот она, Ингеборга, общепризнанное воплощение безупречного вкуса и стиля: легкая белая блузка, узкие черные брюки — какой еще, к дьяволу, шелк с драконами? А это место в пьесе, где Жанна узнает про свою удачливую молоденькую соперницу... Сколько же сопернице должно быть в спектакле лет при такой-то Жанне-Ингеборге? Старшеклассница еще может на что-то надеяться, да и то не факт, к тому же о связи с несовершеннолетней в пьесе ни слова — там других пороков хватает. Пулинович, кстати, не удивилась, узнав, кто сыграет ее Жанну. Даже обрадовалась. А Дапкунайте в творчество Пулинович давно влюблена. Впервые услышала это имя от Тома Стоппарда, заинтересовалась, как водится, увлеклась и считает ее одной из самых талантливых среди пишущих нынче на русском.

— Да, именно так. Можете плюнуть мне в лицо, все равно не переубедите. Кстати, вы с Пулинович знакомы? Ни разу не видели? Знайте же, что она не только талантливая и умная, но и невероятно красивая. Неотразимая. Представьте себе, так бывает.

Знаю, что бывает. Теперь и про драматурга Пулинович знаю. А про актрису Дапкунайте знаю давно.

«Любима и не забыта»: почему Ингеборга Дапкунайте, Александра Ревенко и другие актрисы читают дневник Анны Франк (видео) Читать

Ингеборга Дапкунайте на премьере «Матильды» в Санкт-Петербурге Читать