Игорь Яковленко «Меня очень интересует диалог визуала и звука»

Игорь, для начала хотелось бы узнать как вы пришли к музыке?

Мой путь в музыке был довольно тернист. Хотя изначально все начиналось неплохо. В 6 лет я пошел в музыкальную школу и прошел там отбор. Когда меня учителя спросили, на чем ты хочешь играть, я сказал, на гитаре. Учителя как-то не восприняли это мое желание, они объяснили моей маме, что я хочу невозможного, потому что на гитаре учатся с 10 лет. И меня отдали на фортепиано. Я дико расстроился, но мне пообещали, что в 10 лет меня переведут на гитару. Этого не произошло, поэтому теперь я пианист. Дальше была учеба в музыкальной школе, потом был перерыв, потому что я учился в аэрокосмическом университете и в это время музыкой занимался не так усиленно, хотя, мы играли в рок-группе и уже будучи на третьем курсе аэрокосмического университета я пошел в музыкальный колледж. Уже после колледжа, я поступил в Московскую консерваторию. Обучаясь в консерватории, я опять долго не мог выбрать между джазом и академической музыкой, но в итоге ничего не победило, я до сих пор играю и академическую музыку, и импровизирую, и играю джаз.

Как вы нашли свой стиль в исполнении? Почему он именно такой?

Отчасти ответ на этот вопрос вытекает из моего ответа на предыдущий вопрос, потому что я играю и импровизационную музыку, и академическую, которая записана в нотах. Для меня нет этой границы. И высшей похвалой является как раз то, когда невозможно отличить, где я играю импровизацию, а где заранее записанный материал. Также я много играю с исполнителями электронной музыки: не так давно у меня вышел альбом с исполнителем электронной музыки, который называется «Процесс». Поэтому можно сказать, что я полистилистический музыкант.

В своем новом проекте «Променад» вы работаете с сюитой Модеста Мусоргского. Вообще в музыке можно часто проследить такую наследственность. Как вы думаете, с чем это связано?

С Мусоргским я начал работать сразу по нескольким причинам. Во-первых, он сделал первый большой фортепианный цикл в истории русской музыки. Во-вторых, он сам по себе очень русский композитор, очень самобытный. И мне нравится, что это не та ситуация, когда мы заимствуем что-то у европейцев, а это та ситуация, когда наоборот, европейцы очень много позаимствовали из идей Мусоргского. Он сделал такой первый мультижанровый проект, где живопись перетекала в музыку. То есть он написал свою сюиту по картинам, и мы решили сделать обратный перевод: художники сделали свои работы уже на работу Мусоргского, а затем я написал  на их работы свои пьесы и получился двойной цикл. Говоря о том, почему именно Мусоргский, в том числе, потому что Мусоргский очень открыт для диалога. То есть есть, например, такой композитор, как Чайковский или такой тип художника, как Толстой, не идут с читателем на диалог, они просто постулируют какие-то идеи. Чайковского или Шопена надо исполнять так, как они написали и вариантности там никакой нет. А Мусоргский, наоборот, вызывает тебя на диалог, задает вопросы, и ты можешь попробовать как-то по-своему на них ответить. Мне понравилась эта открытость Мусоргского и поэтому, в том числе, была взята его работа.

Как вам пришла идея этого проекта?

У меня давно было желание выучить эту работу и исполнять ее. Но когда я начал учить, я понял, что мне очень хочется вступить в диалог с Мусоргским. Я не удержался и решил сочинить свои пьесы, которых столько же, сколько у Мусоргского. То есть на каждую пьесу Модеста Петровича я сочинил по пьесе. Как я уже говорил ранее, эти вариации как раз-таки вдохновлены работами современных российских художников, которые нарисовали картины на пьесы Мусоргского.

Почему вы выбрали для своего проекта именно сюиту «Картинки с выставки»? Были другие варианты?

Меня очень интересует диалог визуала и звука. Мы об этом довольно много беседовали с художником Виктором Алимпиевым. Как будто есть некоторая проблема в том, что художники не интересуется современной академической музыкой, а современный музыкант не очень разбирается в визуальном современном искусстве. Кроме того, что меня это просто интересует по-творчески, я вижу свою миссию именно в том, чтобы делать  проекты, где происходило бы слияние визуального и звукового.

Также вы с художниками сделали «перевод» музыки в поле изобразительного искусства. Как одно дополняет другое?

Это даже не дополнение, а скорее приобретение какого-то совершенно нового смысла. Потому что изначально, Гартман - первый художник, на которого писал произведения Мусоргский, был скорее архитектором. На той выставке, на которую пришел Мусоргский, например, была картинка «Гном», на которой были изображены щипчики для колки орехов с головой этого гнома. У Мусоргского в его произведении это приобретает совершенно инфернальные формы и у нас звучит какая-то дьявольская музыка. И когда это произведение слушает уже современный художник, в данном случае это Леонид Цхэ, он, не зная о первоисточнике и даже не зная, что это вообще Мусоргский, начинает рисовать какие-то карандашные наброски и угловатые формы. А когда затем я вижу его работы, тоже достаточно страшные, я начинаю писать музыку, вдохновляясь ими и также Мусоргским и получается что-то совсем новое. Что-то даже более страшное. Здесь еще время очень важно: Мусоргский все-таки писал в 19 веке, а сейчас 21 век и наши представления о том, что такое страшно, несколько поменялись, на мой взгляд. Я не исключаю, что потом кто-нибудь на мою музыку может опять написать картины или сделать какую-то видеоинсталляцию и так далее. И это будет совсем новый смысл, но изначально все эти работы вдохновлены вот этим гномиком, который изображен на первоначальной картине Гартмана.

С какими произведениями вы бы еще хотели поработать?

Если говорить про долгосрочные планы, то есть идея записать Шуберта «Экспромты» и сонаты Доменико Скарлатти. Это итальянский композитор-современник Баха. А из современного: хочется поработать с препарированным роялем и сделать сонаты Джона Кейджа. Но в основном я сейчас сконцентрирован на своей авторской музыке: мы сделали альбом, который называется «Пантеон», и готовим его к изданию. Он посвящен славянской мифологии, но там нет музыкальных отсылок именно к фольклору, это какие-то мои рефлексии по поводу славянской мифологии: Велеса, Мокоши, разных обрядов и оберегов.

Вы также выступаете в импров-группах. Расскажите об этих выступлениях.

Так как я импровизирующий музыкант, в какой-то момент я обнаружил у себя способность играть спонтанно, сочинять на ходу законченные небольшие импровизации. Это искусство было развито еще при Бахе, который был превосходным  импровизироватором. Из записанной музыки, самый большой пример, это кельнский концерт Кита Джарретта, американского пианиста, который, по-моему, до сих пор является самой продаваемой пластинкой именно фортепианной музыки. Кит Джарретт задал эту высокую планку. Соответственно, когда я импровизирую, я сотрудничаю с  электронным исполнителем и мы вместе что-то делаем. Мы также можем подключить каких-то дополнительных участников: барабаны, виолончель, разные экзотические инструменты, например канун или уд.  Недавно у нас был проект с саунд-продюсером Аликом Христофориди, где я играл на разных синтезаторах и на фортепиано. Я открыт для диалога и воспринимаю эти процессы как какой-то музыкальный разговор между людьми. То есть в процессе этой импровизации мы можем поспорить, можем согласиться и можем поругаться в музыке. Для меня это очень интересный опыт с точки зрения того, как это работает психологически.

Что из всего музыкального наследия на вас больше всего повлияло?

Мне кажется, что та эпоха, в которой мы сейчас живем, уникальна тем, что музыканты, и в принципе, художники в широком смысле этого слова, могут черпать вдохновение в совершенно контрастных вещах. Например, на меня может повлиять творчество средневекового композитора, женщины Хильдегарды Бингенской или Гийома де Машо и в то же время на меня может повлиять, например, группа Autechre или Aphex Twin. Если говорить про академическую русскую музыку - это Даргомыжский, Мусоргский, Шостакович. Если про европейскую — это Бах, Брамс и Кейдж. Если говорить про американскую джазовую музыку - это пианист Билл Эванс, саксофонист Чарли Паркер и трубач Майлз Дэвис.

Что вы посоветуете тем, кто только начинает погружаться в мир классической музыки? С чего начать изучать?

Сейчас достаточно много возможностей начать погружаться в мир классической музыки. Есть очень много разных подкастов. Даже я сам как-то составлял плейлист о том, с чего начать изучать классику. Я думаю, люди, которые заинтересованы, без труда найдут точку входа. Можно, например, на какой-то стриминговой платформе вбить классическая музыка: главное, начать слушать, и если какой-то трек нравится,  искать похожие. То есть, если, например, нравится Эрик Сати «Гимнопедии», начинайте слушать, и вам та же платформа предложит похожих артистов. Вообще, мне нравится, когда человек сам начинает изучать и погружаться в новое. Открытия, которые он делает, изучая новое не только музыке, но в любой сфере, становятся для него более ценными.  Он с большим желанием и дальше хочет погружается в новое, чем когда, кто-то говорит, что слушать, что хорошо, а что плохо. На все важно иметь свою точку зрения, развивать критическое мышление, стараться подвергать сомнению чужие высказывания, тем более если эти высказывания носят авторитарный характер. Когда «только так и никак иначе». Такого не бывает. Мир состоит из полутонов, четверть тонов, поэтому у всего есть как хорошие стороны, так и плохие. Если бы мы нашли идеальную музыку, никто бы не писал другую музыку. Если бы Бах всех устраивал, никто бы не писал дальше. Был бы только Бах и был бы запрет на сочинение «плохой» музыки. Все искусство имеет право на существование. Поэтому здесь, как и в любом виде искусства, есть вариативность и важно найти для себя то, что будет вам подходить.