Алла Сигалова и Михаил Тройник — о новом мире, спектакле «Щастье!» и миссии искусства

Алла Михайловна, почему именно «Клоп» Владимира Маяковского стал вашим выбором для постановки? Что в этом произведении актуально для современного зрителя?

А.С.: Ну, во-первых, материал берется не только из-за какой-то актуальности самого материала, и вообще нужна ли актуальность? Я всегда благоговела перед поэзией Маяковского, это с детства один из моих любимейших поэтов, и его пьесы, естественно, тоже всегда привлекали внимание. Мы с детства читали воспоминания, как в 1929 году Мейерхольд ставил Маяковского, все помним эти удивительные фотографии спектаклей Мейерхольда по пьесам Маяковского, и этот материал привлекает уже своей историей. Ну и потом это Маяковский, это здорово сделано, выдающиеся тексты, поэтому, конечно, хочется к ним возвращаться. 

«Клоп» обозначен как «феерическая комедия». Как вы воплощаете эту «феерию» на сцене? Какие элементы создают уникальный стиль постановки?

А.С.: Мы с вами понимаем, что тот жанр, который обозначил автор произведения, видоизменяется при создании спектакля, тем более, в данном случае это все-таки спектакль по текстам Юлия Кима для которого референсом был Маяковский и его пьесы. Поэтому это такой двойной фильтр, плюс важнейшую роль в этом спектакле играет соавтор Кима по работе над этим произведением — Владимир Сергеевич Дашкевич, композитор-классик и очень важный для меня человек. Потому что когда-то очень давно в Табакерке мы вместе поставили спектакль “Бумбараш”. “Щастье!” — это в какой-то степени продолжение пути героя, и мне было важно его сделать. Самое главное здесь — это история эпохи и люди, их судьбы в определенном историческом контексте.

Вы работали с Михаилом Тройником как с главным исполнителем. Чем он, на ваш взгляд, идеально подошел для роли Ивана Присыпкина? 

А.С.: Миша — выпускник школы-студии МХАТ, курса Константина Аркадьевича Райкина. Я преподавала на этом курсе, знаю Мишу очень давно и всегда крайне внимательно к нему относилась, потому что понимала, что в нем скрыт огромный потенциал. Затем я следила за тем, как Миша развивался по-актерски, участвовала в его работах уже как режиссера — я имею ввиду его короткометражку, где мы с ним вместе играли. Мне хотелось поработать с ним вновь, и я очень рада, что он смог найти время для этой работы. Есть чувство, что это будет важный этап в его жизни, на его актерском пути, что это даст ему толчок, как мы это называем, актерский припек для его дальнейшей профессиональной жизни.

Михаил, как вы подошли к роли Ивана Присыпкина? Были ли трудности в понимании этого персонажа, созданного почти сто лет назад?

М.Т.: Готовясь к этой роли, я осознал, что мое представление о 1920-х годах было крайне поверхностным. Оно основывалось на стереотипах: плакаты, лозунги, символы силы — атлеты и гиганты. Но после просмотра фильмов Эйзенштейна и Довженко, изучения кинохроники и посещения выставок, мой взгляд изменился. Я понял, что реальность была совсем иной: изможденные, истощенные люди, пережившие революцию и гражданскую войну, — не атлеты, а усталые, голодные, измученные лишениями.

В то же время я заметил, что многие вопросы 20-х годов остаются актуальными и сегодня: неопределенность, чувство хаоса, ожидание перемен. Тогда и сейчас люди верили, что впереди — счастливая жизнь, что трудности уйдут, а будущее станет ясным и стабильным. Именно на этом ощущении ожидания изменений и надежды я строил свою роль.

Если бы Иван Присыпкин вдруг оказался в 2025 году, как, по вашему мнению, он бы адаптировался к современному обществу?

М.Т.: Мне кажется, это было бы довольно комично и парадоксально. Такой открытый, добродушный человек с искренним сердцем неизбежно попадал бы в множество курьезных ситуаций, сталкиваясь с техногенным миром. Его реакция — широкие отрытые голубые глаза и неподдельный интерес ко всему — вызывала бы чувство легкой неуместности, что делало бы эти моменты особенно смешными. И все же, думаю, он смог бы адаптироваться: нашел бы вокруг себя странных, но увлекательных людей, завел бы дружбу и, слегка недоумевая от происходящего, постепенно освоился бы в новой реальности.

Считаете ли вы, что театр сегодня должен быть зеркалом общества или его проводником в лучшее будущее? Что для вас лично означает «счастье»? 

А.С.: Театр — не всегда зеркало и не всегда проводник, не всегда в лучшее будущее. Мы уже так много знаем про то, что такое “театр”, что будет странно, если я сейчас начну цитировать бесконечные и краеугольные высказывания великих о том, что такое “театр”. Все это мы уже читали, знаем. Для меня театр — это самое интересное, живое искусство, которое делается здесь и сейчас, каждый вечер. Люди выходят на сцену и то, что было сделано несколько месяцев назад или несколько лет назад каждый раз обретает новое биение сердца, новый пульс, и наблюдать за этим, делать это и участвовать в этом — для меня всегда большое счастье. Возвращаясь к вопросу “что для меня счастье?”: конечно, это возможность жить, работать, любить и принимать мир со всеми его очень разными красками, размышлять над этим и приносить свои размышления в мою профессию.

М.Т.: Я убежден, что театр должен быть зеркалом общества и природы, как говорил один из великих. Театр — это отражение мира, ведь будущее остается неизвестным для всех. Постановки должны, в первую очередь, эмоционально резонировать с сегодняшним временем. Зритель, приходя в зал, должен почувствовать, что ему говорят о настоящем — на уровне эмоций. Конечно, интеллектуальное содержание важно, но главное — это эмоциональная связь. Для меня театр — это зеркало, которое отражает и общество, и природу. 

В чем вы видите миссию искусства сегодня? Должно ли оно провоцировать или, напротив, успокаивать?

А.С.: Искусство — это не лекарство от какого-либо недуга, искусство — это возможность сопереживать, возможность найти эмоциональный материал для размышлений и чувств. Оно, прежде всего, обращено к рождению в зрителе чувства, и это самое главное. Если это происходит, значит, есть результат.

М.Т.: Сегодняшнее время действительно тревожное, и людям порой сложно воспринимать тяжелые энергии, ведь жизнь и так полна испытаний. Однако важно, чтобы зритель чувствовал, что с ним говорят о том, что происходит сейчас. При этом даже в самой глубокой тьме должен быть лучик надежды. Пусть он едва заметен, но он обязательно должен быть. Театр, на мой взгляд, должен давать людям эту надежду. Как говорил Олег Павлович Табаков, обращаясь к студентам школы-студии МХАТ: «Назначение искусства — полюблять жизнь». В этих словах есть истина, и я с этим полностью согласен.

Как вы считаете, может ли комедия, как жанр, быть ключом к более глубокому пониманию сложных тем?

А.С.: Комедия ли, трагедия ли, водевиль ли, саспенс — все это дает возможность проанализировать вчера, сегодня и завтра. Собственные размышления — вот то главное, что выдает восприятия искусства. А какой при этом жанр — это не имеет никакого значения. Так как каждый из нас воспринимает искусство по-разному, то кому-то важнее получить эмоцию от комедии, кому-то от трагедии, и тут не может быть одного единого рецепта для всех. Все, что сделано талантливо, проникает в тебя, в твое сердце и именно через сердце проходит в какие-то другие рецепторы, воспринимающие жизнь.

М.Т.: Думаю, что может. Через комедию сложные темы часто поднимаются острее. Когда зритель смотрит комедию, он расслаблен, не ожидая, что за легкостью может скрываться что-то серьезное. В таком состоянии он менее защищен от патетики или пафоса, а значит, серьезная тема проникает глубже, потому что человек открыт. Главное, чтобы комедия не сводилась к пустому развлечению или примитивному юмору. Хорошая комедия должна быть наполнена смыслом, тонкостью и, возможно, даже скрытой болью. Актеры и режиссер должны относиться к поднятым вопросам с серьезностью. Конечно, комедии бывают разными, но именно через нее, как мне кажется, легче донести и понять сложные темы.

Если бы Маяковский мог увидеть постановку, как думаете, что бы он сказал?

А.С.: Если бы Маяковский оказался в зале, я бы даже не спрашивала его о спектакле: я бы просто хотела на него посмотреть, постоять рядом с ним, пожать его огромную руку, услышать его голос. Для меня это было бы самым главным. 

М.Т.: Это очень объемный вопрос, на который сложно дать однозначный ответ. Мы можем только предполагать, что он чувствовал бы и что мог бы сказать. С одной стороны, мне кажется, он был бы рад, что его дело и слово остаются живыми, что его талант продолжает «глаголом жечь сердца людей». С другой стороны, вероятно, он был бы разочарован тем, что мир не изменился так, как он мечтал, представляя далекое будущее. Честно говоря, мне трудно ответить, но я бы очень хотел узнать, что именно Маяковский сказал бы о спектакле «Щастье!».

Фото: Тата Земскова 

Стиль: Светлана Бурховецкая