«Вообще все кажется в жизни мизерным и посторонним кроме этого мгновения, которое ты проживаешь сейчас»: интервью с фотографом Александром Бородулиным

Когда вы впервые взяли фотоаппарат в руки и захотели связать свою жизнь с этим искусством?

Я начал заниматься фотографией очень рано. У меня папа – фотограф, поэтому фотоаппарат мне дали в руки, когда мне было года четыре. Помню, что все время игрался с какими-то фотолабораторными делами. В частности у меня есть шрам на указательном пальце — маленький такой: как-то я порезал себе достаточно сильно палец о резак для фотографий. Он мне напоминает именно о том, что я начал заниматься фотографией практически в младенчестве. А уже в зрелом возрасте, лет с 10-11, я все время ходил с папой на разные мероприятия: он давал мне свой фотоаппарат, я что-то пробовал снимать, а лет с 13-14 уже стало получаться что-то серьезное — на близком к профессиональному уровню. Связать жизнь с искусством… Я не особо рассматривал это как искусство. Я как раз присутствовал при зарождении фотографии как искусства. Это была середина 70-ых годов. До этого это была такая же профессия, как, скажем, плотник. Снимал и снимал. Конечно, снимать для крупных журналов было куда престижнее, чем, например, делать табуретки, но и искусством это можно было назвать достаточно относительно. Но потом внезапно фотографию начали коллекционировать, покупать. До этого никто даже не думал, что она является искусством — люди снимали и снимали. Крупные аукционы, которые занимаются искусством, сказали: «А ведь фотография — тоже искусство! Ее многие любят и коллекционируют». И в первой половине 70-ых годов провели первый аукцион. В этот момент я был у одного из первых коллекционеров фотографии, гостил у него дома, и вот пришли ящики, в которых были фотографии Джулии Камерон — викторианского фотографа, которая снимала во второй половине XIX века. Пришли эти работы в массивных рамах. Этот человек купил их и показал мне. Я спросил, сколько они стоят — это были астрономические суммы: 1,5 тысячи долларов за карточку. Сейчас они, наверное, стоят несколько сотен тысяч. Вот он был одним из первых коллекционеров. Когда люди начинают что-то коллекционировать, покупать, собирать — в этот момент это становится искусством.

Выставка «Посторонние» совместная с вашим сыном. Когда вы заметили, что он идет по вашим стопам — с творчеством? Как вы отреагировали?

Я заметил, что он очень увлекся рисованием, потому что в детском саду его воспитательница однажды позвонила и сказала, что он изрисовал всю бумагу, которая была предназначена для всей его группы: он рисовал постоянно и без устали. Я этому не придал значение: рисует и рисует, все дети что-то любят рисовать. Потом он поехал в лагерь «Кавардак». Там у него состоялась первая выставка. Так он понравился кураторам, которые вели курсы, что они сделали ему персональную выставку. Когда я ее увидел, понял, что он становится очень интересным самобытным художником. И это не я один понял. Я увидел, как к нему относятся люди, которые вели там занятия: кто-то просил, чтобы он подарил свою работу и подписал, кто-то предлагал с ним заниматься абсолютно бесплатно. Я увидел, что к нему проявлялся необычайный интерес — за пределами обычного. Потом чуть ли не в первом классе у него начались уже групповые выставки. Дело дошло до персональной выставки, на которой я уже увидел дико интересного, самобытного художника, которых мало. И это продолжается. Мне нравится, что он занимается творчеством и что это ему нравится. Я всячески его поддерживаю — как могу. Но особо не лезу в его искусство. Если он спрашивает моего совета — даю. Учитывая то, что я очень плохо рисую, то могу ему давать советы только концептуального характера, что и стараюсь делать. Но мне кажется, что он развивается в этой области. У него, с моей точки зрения, явно какой-то прогресс, и я ему рад. Но не вмешиваюсь. Если вижу, что ему лень или он гулять хочет, я его не заставляю заниматься рисованием. Может, он станет известным режиссером, писателем или бизнесменом. Пусть становится кем хочет. Но как художник он мне кажется очень интересным.

Что для вас особенного в совместной работе с сыном? Может даете ему советы? Есть ли между вами классический конфликт отцов и детей, когда доходит до искусства?

Классического конфликта у меня не было с моим папой. Нет, он был немного. Мой папа считал, что не надо заниматься всякой ерундой, например, модной фотографией или съемками для Playboy. Он считал, что я должен заниматься серьезной фотографией, журналистикой. А так у нас не было конфликта. Ему, наоборот, очень нравилось, что я занимаюсь фотографией, он хотел чтобы я больше уделял этому времени. И у меня тоже нет никаких конфликтов с сыном по этому поводу. По крайней мере пока что. Он имеет абсолютную творческую свободу, и я никак не влияю или стараюсь не влиять, только если он сам что-то спрашивает.

На выставке есть серия репортажных снимков, которые вы сделали на линии фронта арабо-израильской войны, как вам запомнился этот опыт? Как он повлиял на вас и ваше творчество?

Вы знаете, я провел на фронте достаточно долго — около двух месяцев. И они до сих пор кажутся годами. Время как бы останавливается там. Каждая минута становится более значимой, чем в жизни, потому что ты рискуешь этой самой жизнью и начинаешь ее сильно ценить. Вообще все кажется в жизни мизерным и посторонним кроме этого мгновения, которое ты проживаешь сейчас. Это у меня осталось на всю жизнь какое-то такое созерцательное отношение к жизни, где многие вещи, которые кажутся большинству важными, мне же не особо. Я думаю, что мое творчество стало после этой войны как бы метафизическим. Я увлекся в это же самое время Бердяевым, Кастанедой и начал искать ответы на вопросы смерти, жизни, бытия. Думаю, я стал более философски настроенным.

Вас называют «гламурным фотографом», и правда, у вас много фэшн-фотографий и снимков мировых звезд. Как это сочетается с военной документалистикой?

Мне вообще нравится снимать, а снимать я очень люблю красоту, и я не считаю эту фотографию особо серьезной. Хотя сейчас fashion-фотографы продвинулись в первые ряды так называемых художников, это с точки зрения мировой фотографии, на мой взгляд, неважная фотография. Скорее, такая игра. И мне нравится в это играть: красивые женщины, красивые интерьеры, красивые наряды. Это достаточно увлекательно. Я также часто снимаю ночную жизнь, потому что люблю ее, обожаю ночные клубы и часто туда хожу. Мне вообще нравится ходить в те места, где мне нравится быть именно как фотографу. Я живу жизнь человека с фотоаппаратом.

Как вы определяете для себя главную задачу фотографии? А искусства в целом?

Вы знаете, я думаю, фотография — это такой странный вид искусства, творчества. Когда ты снимаешь, рисуешь или делаешь фильм, ты должен раздвинуть те границы, которые были до тебя, должен стать первым, лучшим. Чтобы это сделать, ты должен полностью проанализировать все, что было сделано до тебя, и сделать хотя бы этот маленький шаг вперед. Когда я смотрю в видоискатель и начинаю снимать, в моей голове – это мгновенно происходит — как в компьютере мелькают все те кадры, которые люди сделали до меня, и я понимаю, делаю ли я то же самое, или мне удалось создать что-то новое. Это что-то новое и остается после каждого фотографа в искусстве. Повторение ничего не значит. Если ты хочешь быть художником, самое главное — создать то, что до тебя никто не создал концептуально, визуально, интеллектуально, литературно. Это должно быть твое новое, современное и только тебе присущее. Это и отличает настоящего художника от подмастерья.